Барковский Иван Григорьевич
В детстве мы мало интересовались прошлым вообще, а военным прошлым своих родителей – в частности. Отцы и многие матери детей нашего послевоенного поколения в своём большинстве – участники Великой Отечественной войны, или, во всяком случае – трудового фронта. Что мы знали о них, когда были детьми? Да почти ничего. Собственно говоря, даже понять-то всё величие их борьбы, все опасности, лишения, боль и горечь поражений, ранений, потерь товарищей, друзей, радость Победы, гордость за свою Родину и даже то, что уцелел…
Разве можно было всё это понять, прочувствовать и оценить в детстве? Конечно же, нет. А жаль, очень жаль, до слёз жаль! Ведь уже нет их никого, наших родителей, дедушек и бабушек, хлебнувших каждый своего, лиха той ужасной войны. Один из них, уже ушедших воинов, отстоявших наше с вами будущее – отец моей одноклассницы и подруги детства Анны Барковской - замечательный Человек и Воин, прошедший войну в разведке и лично многократно смотревший в глаза смерти, благодаря высочайшей своей подготовке и профессионализму не давший ей победить себя, внёсший неоценимый вклад в общую Победу нашего народа над Германским фашизмом – старшина Барковский Иван Григорьевич. То, что я знал его лично в своём безоблачном детстве, меня, конечно, радует. Но что я о нём знал? А другие наши пацаны и девчонки – так же. Но, слава Богу, он сумел сделать неоценимый для всех нас и будущих поколений (не только для своей внучки) подарок: он написал о своей жизни и борьбе – ничего не утаивая и не приукрашивая, без излишнего пафоса и абсолютно без фанатизма…
Мне захотелось, с разрешения дочерей, чтобы эта его книга могла быть прочитана не только детьми и внуками Ивана Григорьевича, а многими другими нашими соотечественниками, которые чтут Историю нашей Родины и её Героев, не получивших геройских звёзд и высоких званий, но надёжно защитивших нашу землю от коричневой чумы. Наш герой – один из миллионов воинов, победивших и выживших, отдавших все свои силы и помыслы служению своему народу.
Вечная Слава и Вечная Память Герою Великой Отечественной войны, орденоносцу и Хранителю правопорядка И. Г. Барковскому!
Лелеко Сергей Вячеславович, г. Тюмень, майор в отставке
В ОКОПЫ СТАЛИНГРАДА
В первых числах августа 1942 года нас по тревоге посадили в эшелон и повезли в сторону фронта безостановочно, даже не всегда была возможность набрать воды. В Хабаровске мы смогли получить пищу, я даже увидел памятник Ерофею Хабарову. Проехали Сковородино и Могочи – те места, где, по словам одного старика, бывают очень сильные морозы. Он нам ещё и присказку рассказал: «Бог создал Ялту и Сочи, а чёрт – Сковородино и Могочи!». Останавливались в Чите, проехали Петровский Завод, где я увидел портреты первых революционеров – декабристов, которых царь сослал после восстания Декабристов. Возле Байкала жители нас угощали вяленым омулем. Проехав через множество туннелей, сделали остановку в Иркутске. На следующий день после остановки эшелон прибыл на мою родную станцию Иланская – здесь менялась паровозная бригада. Я бросился в зал ожидания вокзала и встретил только одну знакомую бабушку Иванову, передал ей всё, что у меня было: бельё, запасную одежду, продукты. Сам я домой не заехал – боялся отстать от моих боевых товарищей, да и за это могли серьёзно наказать. Но мои односельчане – Боборин Семён, Гукалов Михаил, и Дорофеев отстали от нашего поезда, на день забежали домой. Потом, конечно, отстали и попали в другие части. В первые же дни по прибытии на фронт все они погибли…
Наш эшелон шёл на Запад! Проехали мои родные реки Пойму, Кан, могучий Енисей, далее Иртыш, Обь и, наконец, 15 августа наш эшелон остановился, не доезжая Волги. Выгрузились ночью, так как здесь свирепствовала немецкая авиация. Так же ночью шли в сторону Волги и спешно приступили к переправе. Немецкая артиллерия била по плесу Волги, в воздухе висели их самолёты – бомбардировщики. Волга вздрагивала от разрывов, столбы воды поднимались вверх. Я попытался вскочить в отходивший мотобот, но, поскольку он был перегружен, меня столкнул прямо в воду старшина 2 статьи. Я был очень обижен на него, но делать было нечего; мотобот отошёл от берега, и надо было ждать другой. Потом стало известно, что в тот мотобот, в который я не попал, ударил немецкий снаряд как раз на середине реки. Почти все мои товарищи погибли…
На Западный берег Волги мне удалось попасть только под утро 16 августа 1942 года. Наша миномётная батарея была установлена под крутым, обрывистым берегом, где ещё до нас были вырыты норы. Меня назначили первым номером 120 мм. миномёта, и мы немедленно стали вести огонь по Мамаеву кургану. В это время он несколько раз переходил из рук в руки. Наш батальон вошёл в состав 33-й Гвардейской дивизии, основные силы которой вели бой где-то в районе Карповки, в дубовой балке.
Мы по-прежнему вели беглый огонь из миномётов, нас же нещадно бомбили немецкие самолёты. Творилось что-то страшное – в эти дни иногда непонятно было, где свои, а где немцы.
К вечеру 29 августа обстановка накалилась до предела: в этот день немцы были полны решимости сбросить нас в Волгу. Они штурмовали город со всех направлений – горела земля, горела Волга. В районе посёлка Рынок немцы потопили наш пароход «Бородино», на борту которого было около семисот человек – половина из них утонуло. Потоплен был и пароход «Иосиф Сталин», на его борту было более тысячи человек, в том числе женщины и дети, раненые. Практически все они погибли. Штурмовали немцы почти беспрерывно. 30 августа мой миномёт был разбит бомбой – мне дали 82-х миллиметровый, но и его тоже разбило. Тогда выдали станковый пулемёт. Несколько часов я вёл из него огонь, до кипения воды в кожухе. Во время массового обстрела мы уходили в укрытия, а техника наша гибла. Исковеркан был и мой пулемёт, и я опять остался со своей «верной подругой», привезённой с Русского острова – 15-зарядной винтовкой Симонова, которую всегда держал при себе.
2 сентября немцы вторично возобновили штурм Сталинграда, зверски нас бомбили. Уже после войны я узнал, что немцы сбросили на город с 22 августа по 14 сентября 50 тысяч фугасных бомб, весом от 50 до 1000 килограммов и около 10 тысяч зажигательных. Каждый квадратный километр Сталинградской земли во время боёв принял, таким образом, от пяти до семи тысяч крупных бомб!
Около ста немецких танков прорвались к Волге в районе посёлка Рынок, северо-западнее Сталинграда. В 8-и километровый прорыв они бросили 16-ю танковую, 60-ю мотомеханизированную и несколько пехотных дивизий. Над Сталинградом нависла смертельная опасность.
2 сентября наш батальон принял бой на Мамаевом кургане. Мой новый миномёт был снова разбит, но нам подсказали, что рядом – целые миномёты, а расчёт погиб. Мы быстро установили эти 82-мм. миномёты и вели огонь без передышки. На наш батальон были брошены около 100 танков противника и два полка пехоты. Спасла нас артиллерия с восточного берега Волги, и мы устояли. Потом подошло подкрепление и стало легче.
14 сентября немцы снова сумели захватить Мамаев курган – главную высоту города. Во время его штурма мой миномёт был разбит очередной раз, и мне выдали станковый пулемёт «Максим». Всё содрогалось, трещало, и всё перемешалось в том аду!
Налетели на наши позиции более тридцати бомбардировщиков Ю-87 и обрушили бомбовой удар. Тогда погибли многие мои боевые товарищи, меня крепко ушибло взрывной волной о стенку траншеи. Когда пришёл в себя, положение было критическое. К счастью, подоспел на помощь полк из дивизии генерала Родимцева, и мы воспрянули духом. Прибыл и сам Родимцев. Я был свидетелем того, как он узнал и расцеловал нашего сержанта, с которым служил раньше. Сержант пытался было доложить генералу, но тот сказал: «Не надо, сынок! Сам вижу все…».
16 сентября остатки нашего батальона отвели в центр города и пополнили тихоокеанцами из прибывшего второго эшелона нашей 15-й морской бригады.
И вновь батальон в бою! Теперь уже в центре города, куда просочились немцы. Наша рота заняла оборону в районе дома специалистов. Здесь наши тихоокеанцы показали, на что они способны! Сражались умело, храбро, друг друга выручая. Часто вступая в рукопашные схватки, проявляя массовый героизм.
НЕ НА ЖИЗНЬ, А НА СМЕРТЬ!
Матрос Паникаха пошёл на танк с двумя бутылками зажигательной жидкости. Немецкая пуля разбила одну из них. Паникаха загорелся, но у него хватило сил второй бутылкой поджечь танк на наших глазах. На меня надвигался французский танк (были у них и такие – всё, захваченное в Европе, воевало за Рейх) с двумя пушками, покрашенный почему-то в шаровый цвет, как наши военные корабли. Я сидел в щели, которую отрыл возле фундамента разрушенного домика. Танк полз прямо на меня. До этого момента я так близко вражеского танка не видел, и, почему-то, немного оробел. Когда он был от меня метрах в десяти, мне показалось, что надвигается какое-то чудовище, величиной с крестьянский дом. Я бросил под гусеницу противотанковую гранату, но, видимо, не попал, так как взрыв гранаты танк не повредил. Он же всей своей тяжестью наехал на моё укрытие, развернулся на пол оборота, видимо, посчитав, что со мной тут покончено. Но меня спас фундамент домика, и когда танк съехал со щели, я поднялся и влепил ему бутылку с горючей жидкостью в область мотора, где была решётка, напоминавшая водосточный люк. Бутылка разбилась, жидкость загорелась и поползла в щели решётки к мотору. Успев отойти от меня метров на тридцать, танк загорелся. Один из членов экипажа попытался выскочить через верхний люк, но я выстрелил навскидку из своей винтовки. Немец повис на люке, наполовину оказавшись вне танка – так и сгорел… Танк, производства Франции, горел очень сильным пламенем: даже за тридцать метров мне было жарко в щели. Я никогда не мог предположить, что бронированная машина может так сильно гореть! Но она горела, а я был жив!
Защитники Сталинграда уничтожали как технику фашистов, так и живую силу: битые немцы лежали везде грудами. Не зря солдаты вермахта, когда писали письма домой, называли Сталинград «братской могилой», другие называли путь к городу «дорогой мертвецов», третьи – «адской мясорубкой»…
На следующий день нас снова яростно бомбили, обстреливали из всех видов оружия – ничего не помогало; мы отбили шесть немецких атак! А вот седьмая…! Пьяные, разъярённые немцы ворвались в наше расположение. Вот тут пригодились наши упорные тренировки в штыковом бою! Схватились в рукопашной схватке, и тут немцы вдруг рассмотрели, наши тельняшки, бескозырки и морские ремни – начался немецкий крик: «Марина, Марина!!!» Стало ясно – советских моряков они боялись! Конечно, всё в тот момент на некоторое время перемешалось.
Перед началом седьмой немецкой атаки старший лейтенант Тимонин приказал мне не пропустить противника через ров, которым была перекрыта дорога, а ход был возле разрушенного дома. Когда под прикрытием сильного огня немцы ринулись на нашу позицию, я увидел трёх немцев, бегущих вдоль стены по битому кирпичу прямо на меня. Я хладнокровно прицелился в переднего и плавно, как учили когда-то, нажал на спусковой крючок. Немец упал. Второго я так же сбил, но тут заело затвор винтовки, и… на меня бежал третий немец, пьяный и высокий – около двух метров, волосы рыжие длинные, рукава засучены по локоть, глаза красные как у быка, ресницы белесые, а в руках винтовка с ножевым штыком. Оружие страшное, и он нёсся на меня, предвкушая лёгкую победу. На френче я успел заметить знак – человеческий череп и две кости! Я выскочил из траншеи и принял боевое положение. Передо мной была вырыта небольшая щель. Он был так уверен в себе, что решил меня заколоть через эту щель, нас разделявшую, наивный… Немец сделал левой ногой длинный выпад и не рассчитал: его нога поползла в щель. Я своей винтовкой отбил его страшный удар, хотя штыком он порезал мне тельняшку и содрал кожу на левом плече. От удара у моей винтовки цевьё разлетелось вдребезги, но я успел коротким ударом вонзить свой симоновский штык в живот немецкого здоровяка, проколов его насквозь. Он бросил свою винтовку, схватился обеими руками за мою. Я перетащил его с огромным трудом через эту щель, бил его флотским ботинком, но винтовку вырвать не мог. Пришёл я в себя от этой дикой схватки только тогда, когда сзади Журбин стукнул меня кулаком и заорал: «Бросай винтовку, хватай другую!»…
Я бросил немца с моей винтовкой и схватил другую, трёхлинейную с четырёхгранным штыком, которая лежала возле нашего заколотого матроса. И вовремя схватил-то! Журбин дрался с одним немцем рядом, а второй хотел нанести ему удар сзади. Я успел упредить эту несправедливость, и нанёс немцу штыковой удар в затылок и пронзил его голову.
Третьему захватчику от меня досталось прикладом наотмашь, всем корпусом, как нас учили в Гнилом углу и на Русском острове, в область уха и челюсти. Удар был сбоку, и вместе с ухом отвернуло и его холёную рожу. Берёзовый приклад трёхлинейки раскололся…
В это время немцы бросились убегать, кто остался жив после этой бойни. Удалось это не многим, но и наших дорогих товарищей полегло много. Главное было то, что враг не прошёл!
Позже я уже никогда не видел, чтобы немцы решились на рукопашную схватку.
ПЕРЕДЫШКА ПЕРЕД ГРЯДУЩИМИ БОЯМИ
29 сентября остатки нашего батальона вывели из боя и переправили через Волгу. Как оказалось, вывели на перегруппировку всю 33-ю Гвардейскую дивизию. Из всей дивизии, как мы узнали, вряд ли можно было собрать один полнокровный батальон…
В октябре 42-го нас усадили в эшелон и привезли в вековой Тамбовский бор возле монастыря в г. Котовске. Здесь формировалась из самых лучших Гвардейских дивизий и корпусов 2-я Гвардейская армия, причём по личной инициативе Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина и Ставки. Армию вооружили самой современной техникой, а ряды её пополняли за счёт сибиряков-тихоокеанцев. Формирование шло успешно. В 33-й Гвардейской стрелковой дивизии (СД) был сформирован учебный батальон, где учили младших офицеров и сержантов. Это был резерв командира дивизии. Подбирали туда проверенных в боях воинов и вновь прибывших тихоокеанцев с 10-летним и 7-летним образованием.
Я, Петров, Журбин и Фёдоров попали в роту нашего фронтового командира, старшего лейтенанта Тимонина. Одели нас в общевойсковую форму. С морской одеждой было покончено, хотя и жаль было расставаться – но что поделаешь! Нас, сталинградцев, щадили во всех отношениях - и правильно делали! Потому, что мы этого заслуживали.
Встретили мы пополнение с Русского острова и из 15-й морской бригады. Уже несколько раз из неё батальонами личный состав отправляли на фронт, а руководство бригады оставалось и формировало новые батальоны. Таким образом, 15-я морская бригада стала настоящей кузницей кадров для фронта!
ОТ СТАЛИНГРАДА ДО РОСТОВА ПОД ФЛАГОМ МАЛИНОВСКОГО
В Тамбове было сформировано три полнокровных корпуса исключительно из сибиряков и кадровых тихоокеанцев. Армию принял прославленный уже генерал Малиновский. Наш командир дивизии, участник жарких Сталинградских боёв бравый генерал-майор Утвенко, очень мастерски выступил перед своими воинами и призвал держать традиции дивизии по-сталинградски.
А 10 декабря 1942 года наша 33-я СД получила боевой приказ об отправке на фронт в район Сталинградской битвы. Мы погрузились в эшелоны в составе 1-го корпуса под командованием генерала Месана, и отправились в сторону уже хорошо знакомого нам города – крепости. Она, как стало известно, выстояла, и в эти дни наши войска окружили в Сталинграде 330 тысяч немцев.
К ним на помощь пытался прорваться со своей танковой армадой фельдмаршал Манштейн – это была специально созданная группа армий «Дон». Нашей 2-й Гвардейской армии было приказано остановить войска Манштейна и уничтожить их. А в состав этой мощнейшей группировки немецкого фельдмаршала входили тридцать дивизий! Организационно это были Котельническая и Тормосинская группы войск Германской армии и 4-я Румынская армия, а самоуверенный Манштейн обещал Гитлеру прорвать советское кольцо окружения. Надо сказать, что войска эти состояли из отборных, очень опытных частей и соединений, в том числе танковых под командованием любимца Гитлера – Гота. Была снята с Кавказа моторизованная дивизия СС «Викинг», где были собраны самые отъявленные немецкие головорезы; 6-я танковая дивизия вермахта имела 20 тысяч личного состава и прибыла только что из Франции, 57-й танковый корпус с отдельным танковым батальоном танков «Тигр», и многие другие отборные части составляли эту группировку. «Слабым звеном», конечно, были румыны…
На направлении главного удара войска Манштейна имели в танках шестикратный перевес и двойной – в людской силе. 57-й танковый корпус должен был молниеносно форсировать реку Аксай и стремительно преодолеть реку Мышкова, а в районе Ерино встретиться с танковой группой Паулюса. Конечно, все эти планы советскому командованию стали известны, в основном, от пленных. Мне же подробности обстановки стали известны гораздо позже, и только из газет…
И вот против этой страшной силы должны были встать тихоокеанцы-сибиряки, со своей, по тому времени тоже – первоклассной техникой и оружием. Нашему учебному батальону выдали всё необходимое, и мы после выгрузки шли день и ночь, спешили вовремя прибыть на свой рубеж обороны.
13 декабря нашу армию передали Сталинградскому фронту. Наша 33-я Гвардейская СД шла во втором эшелоне. Пешком наш батальон прошёл через городок Калач-на-Дону – шли по глубокому снегу, в метель. Морозные ночи сменялись дневными оттепелями. Местность была пустынная, хутора и сёла – полностью разрушены. Негде было обогреться, просушить намокшие валенки. Шли в полном боевом, преодолевая в сутки 50 – 60 километров. Многие засыпали на ходу, но шли!
И вот 19 декабря наша дивизия заняла оборону. Мы сходу зарывались в мёрзлую землю, а спереди гремел гром от артиллерии и выстрелов. Эшелонами летели наши бомбардировщики. Нам выдали – каждому курсанту дополнительно, по шесть противотанковых гранат и по две бутылки с горючей жидкостью. Мы ждали прорыва немецких танков; и действительно – группе танков удалось пробиться в расположение нашего второго эшелона. Тут же немецкая пехота была сразу отсечена и перебита. Наши курсанты начали мастерски сражаться с танками врага, бросая противотанковые гранаты; тут они были обречены! Один «Тигр» ворвался в расположение нашего взвода, ему гранатами порвали обе гусеницы и он застыл стальной глыбой на месте – всё! Немецкий экипаж долго не сдавался. Мы хотели было его поджечь горючей жидкостью, но командир роты нам запретил это делать – мол, танк неведомый нам, в него попадали наши снаряды, но оставляли только царапины – надо захватить невредимым. Когда прорыв был ликвидирован, курсанты залезли на танк, били по нему, чем могли, но немцы люков не открывали. Командир роты передал по команде сообщение о захвате неведомого танка. Прибыл переводчик Гриша, по траншее добрался к танку и начал по-немецки излагать ситуацию танкистам, после чего экипаж открыл люк и сдался в плен. Подошла наша знаменитая «Тридцатьчетвёрка», специалисты сковали гусеницы «Тигру», его взяли на буксир и утащили в тыл.
Нашему взводу была объявлена благодарность за подбитый «Тигр», который немцы держали в секрете. Впоследствии, «Тигр» для наших артиллеристов был хоть и грозен, но не страшен – они убедились, что и эту машину можно бить!
С другого подбитого танка наши курсанты изъяли планшет убитого офицера, в котором было неотправленное письмо в Берлин. Курсант Фёдоров, умевший читать по-немецки, прочёл нам это письмо – просьбу офицера к своему влиятельному папаше, чтобы он срочно отозвал его отсюда. Ибо, писал он, прибыли сибиряки, у которых грудь нараспашку, руки голые, и даже при сильном морозе они не мёрзнут! Письмо он не успел отослать – нашёл на русской земле себе могилу…
21 и 22 декабря впереди нашего расположения канонада усилилась. Мы ждали нового прорыва немцев, но им это не удалось. Вечером в первом эшелоне были видны большие кострища – это горели немецкие и наши танки, а воздухе происходили жаркие воздушные бои. Немецкие самолёты бомбили нас очень сильно: «Юнкерсы» - 87 и 88, «Хенкели» и «Мессершмидты» на низкой высоте постоянно обстреливали наши расположения и прибывающее подкрепление.
В это время пришлось увидеть собственными глазами страшные картины. Например, обезумевшего от страха солдата одного из наших полков: его рота занимала позицию недалеко от хутора, и там прорвались немецкие танки. Начался неравный бой. Сорокалетний солдат испугался и прибежал в наше расположение. Бледный и жалкий он вопил: «В хуторе вся рота погибла!» Но, как оказалось, рота не погибла, а умело отсекла пехоту и героически вела бой. Этого несчастного солдата объявили трусом и паникёром. Тут же состоялось заседание трибунала и его приговорили к расстрелу. Когда ему зачитали приговор, зрачки его глаз расширились, он в ужасе закрыл лицо руками и закричал: «Помилуйте! Ведь у меня дома много детей!»… Но военные судьи были неумолимы! Тут же, возле штаба дивизии, было выстроено отделение автоматчиков, вырыта яма. Солдата подвели к краю ямы, офицер набросил на лицо несчастного плащ-палатку. Сержант отделения скомандовал: «По паникёру и трусу – огонь!». Раздались короткие автоматные очереди, и солдат упал в яму. Я стоял в строю, и было мне как-то не по себе! Никак я не мог одобрить такое поспешное решение Трибунала, да и многие солдаты и офицеры считали, что не было нужды лишать жизни этого солдата. Можно было отправить его, к примеру, в штрафную роту – ведь в то время у нас уже никакой паники не было, дрались с врагом как львы, а отдельные слабонервные люди никак не действовали на массы. Но дело было сделано – мы разошлись по своим боевым позициям…
В это время к нам подошёл 2-й механизированный корпус. Тимонин радостно сказал: «Ну, друзья – теперь немцу не прорваться к Сталинграду!». С 22 декабря все немецкие части были выбиты с нашего берега реки Мышкова, а 23-го, одержав первые победы, Красная армия перешла в наступление. 24 декабря наша дивизия провела успешный бой в районе станицы Васильевка, после которого нашей похоронной команде пришлось зарыть в землю более пятисот немецких солдат и офицеров; а ведь до этого они никогда не оставляли своих убитых – увозили с собой…
Дивизия стремительно продвигалась вперёд. Среди курсантов нашей роты было приподнятое настроение – мы были счастливы, что пришёл день, когда стали изгонять немецких головорезов со своей земли. Наш командир роты – бравый и подтянутый офицер, сказал: «Хватит немцам издеваться над нашими жёнами, детьми и стариками!»
С захватом Тормосино, наша 2-я Гвардейская армия продвинулась в сторону Ростова на 100 – 150 километров. У убитого немецкого обер-ефрейтора нашли не отправленное письмо, где он писал домой, что их 17-я танковая дивизия с высот уже видела Сталинград в бинокль, но под напором сибиряков отступила, и что от 20 тысяч солдат в живых осталось триста – четыреста человек и немного танков…
В ночь с 5 на 6 января 1943 года наш 84-й полк при помощи двух артиллерийских дивизионов ворвался в хутора Каргальский и Белянский. Немцы под прикрытием танков выбили наш полк. К нам на помощь прибыл 91-й полк – бой длился весь день. Мы отразили 10 контратак немцев, а наши пушкари подбили 12 немецких танков. К концу дня хутор Белянский был прочно наш! К вечеру 7 января наш полк освободил хутор Суворов и станицу Машинскую. Части нашего 1-го корпуса вышли к реке Качальник. Немцы всеми средствами пытались сдерживать наше продвижение к Ростову – не зря опасались, что с захватом его, мы отрежем путь к отступлению всех их войск с Кавказа! Поэтому шли сильные бои за станицы Манычскую, Самодуровка, Старочеркасскую, хутор Красный Двор на реке Аксай, Ярскую, Терновскую, Семикаракоры, Гниловскую, Раздоры и другие.
Командир 33 СД ввёл в бой свой резерв – наших курсантов, возле станицы Раздоры. Мы заняли оборону на окраине станицы Семикаракоры, а немцы – раздоры. Эти станицы разделял Дон, пойму которого на нашей стороне занимали немцы. Они неоднократно пытались отбить у нас Семикаракоры, но курсанты давали отпор. Противник нас яростно обстреливал из миномётов и пушек, не давая нам покоя. Особенно нам доставалось от гаубичной батареи, которая стояла в тальнике на нашей стороне Дона. Мы в вечернее время видели даже, как пламя огня вылетало из стволов этих гаубиц, но подавить их было нечем! Наши артполки в это время были переброшены в другие места…
Командир батальона решил по своей инициативе взять «языка» и узнать причину нахождения немцев на нашей стороне Дона. Была создана группа ночного поиска, я в ней был назначен старшим. В группу вошли Журбин, Петров, Фёдоров, Якушев, Павлов, Харитонов. Нам где-то раздобыли белые маскхалаты. С собой мы взяли толовые подрывные пакеты, длинные бикфордовы шнуры, на случай, если придётся подрывать немецкую батарею. Примерно в два часа ночи мы ушли в темноту. Дойдя до кустарника, мы залегли осмотреться. Немцев нигде не было видно – не было ни проволочного заграждения, ни минного поля. Мы немного удивились такой беспечности, и двинулись к немецкой батарее. Пройдя с километр увидели дымок, шедший из трубы землянки. Метрах в пятидесяти стояла гаубица. Начали удивляться ещё больше, когда поняли, что часовых… нет вообще! У входа в землянку сидел на чурбаке и спал немец – и это была вся их охрана! Он был закутан, как женщина, в шерстяной платок – Журбин без шума его снял. Фёдорову и Павлову было поручено, при возможности, закрепить взрывчатку к орудию и вывести его из строя, если у нас всё будет нормально в землянке. Мы с Петровым и Якушевым вошли в землянку. Там горела свеча и пятеро немцев спали крепким сном. Решено было троих уничтожить ножами, а двоих взять живыми. Вошёл Журбин. Троих мы уничтожили моментально, причём, когда я вынимал свою финку из шеи немца, мне брызнула в лицо его кровь и попала на губы. Меня стошнило. Якушев с Журбиным в это время придавили двух оставшихся и стали вязать им руки. Один из немцев стал сопротивляться, и мне пришлось ударить его по шее ребром ладони, после чего он «успокоился». Заткнули обоим рты и завязали приготовленными кусками простыни. Всё произошло очень быстро. Павлов и Фёдоров успели привязать к трём гаубицам толовые шашки и подожгли бикфордовы шнуры – дело было сделано. При этом в остальных землянках немцы спали, ничего не подозревая. Мы быстро стали удаляться в свою сторону, а сзади через некоторое время раздались один за другим три взрыва…
К рассвету мы благополучно вернулись в расположение, а немецкая батарея тревожить нас перестала: у них осталось всего одно орудие, да и то потому, что у Фёдорова и Павлова было всего три шашки. Немецкие артиллеристы дали очень ценные сведения. Оказалось, что их основные силы отошли, а они прикрывали отход и утром должны были уйти. Поэтому так беспечно легли спать и о нападении даже не подумали. Оказалось – зря…
После этой удачной операции командир дивизионных разведчиков стал меня уговаривать перейти в разведку. Наш командир роты убедил товарища Скорика в том, что нам нужно дать возможность закончить курс обучения. Дело о переводе в разведку затихло, а мы продолжали продвижение вперёд.
В начале февраля 43-го батальон двигался маршем через станицу Раздоры. Здесь добросовестно поработала артиллерия нашего корпуса: станица была полуразрушена ввиду того, что местные зажиточные казаки помогали немцам и яростно сопротивлялись. Поэтому наше командование было вынуждено дать артподготовку по этой станице!
Мы преследовали отступающего противника, а когда присоединились к своей дивизии, наш батальон был брошен на помощь 91-му полку, который попал в тяжёлое положение в бою за станицу Нижне-Кундрученскую. Когда в бой вступил наш батальон немцы, по-моему, сразу узнали нас, тихоокеанцев! Бой шёл жестокий – за каждую улицу, дом, сарай или подвал. Мы уже имели отличную практику уличных боёв в Сталинграде. У нас было заведено прикрывать друг друга в бою, как это делали наши лётчики.
В том бою меня прикрывал мой лучший друг Вася Петров. Укрываясь от пулемётных очередей, мы проникли через окно в дом, чтобы оттуда вести огонь по немцам. В доме под кроватью обнаружили раненого в ногу немецкого офицера, которого в разгар нашего штурма немцы не смогли вынести. Мы вытащили его, обезоружили и, зная о том, что это наверняка носитель ценной информации для нашего командования, сообщили командиру роты Тимонину. Он тут же сообщил в штаб дивизии о хорошем «языке», и нам приказали немедленно доставить раненого офицера в штаб. Вчетвером – я, Петров, Журбин и санитар вынесли немца на окраину станицы, положили на бричку и доставили в штаб дивизии. Офицер дал ценные сведения, а мы снова встретились с командиром дивизионных разведчиков, уже тогда знаменитым на всю нашу Гвардейскую армию, Василием Никитовичем Скориком. Он нас встретил очень радушно – как старых друзей-приятелей, дружески поздоровался и сказал, что возбудил ходатайство о переводе нас в дивизионную разведку, и что искренне хочет видеть нас разведчиками. Как выяснилось, про нас он знал буквально всё, до мелочей: что я и Журбин – заядлые и опытные сибирские охотники и не раз убивали медведей, что можем хорошо ориентироваться на местности, владеем рукопашным боем и силовыми приёмами мастерски. Даже характер знал каждого! Мы со Скориком дружески расстались и возвратились в свою роту. Станица была полностью нашей!
24 января 1943 года наша 33-я Гвардейская СД в составе 1-го корпуса должна была наступать через станицу Маныческую и ударом с востока содействовать соседу - 387-й СД. Завязались яростные, кровопролитные бои. Над нами опять постоянно висели немецкие самолёты Ю-87 и Ю-88, причём бомбили всегда из-под солнца и, как правило, в одну точку: куда один спикировал, туда и вся эскадрилья. Попадали они довольно точно, и горе было тому, кто попадал под их удары…
30 января немцы подвергли батальон артиллерийскому обстрелу и бомбардировкам – многие курсанты погибли. Очень сильно пострадал и 84-й полк, который переходил на помощь с одного фланга на другой в разгар тяжёлого боя. Дивизия вела ночные бои, но успеха не было. Немцы удачно отбивались, всю ночь, освещая местность ракетами. Наконец, к исходу дня 1 февраля дивизия организованно, всеми силами, нанесла удар на Маныческую с трёх сторон. Развернулись ожесточённые уличные бои. Гремела сплошная пальба всю ночь и день 2-го февраля, к исходу которого удалось полностью захватить станицу. Наша 33-я Гвардейская СД вела и дальше упорные бои и успешно продвигалась вперёд. Ничто не могло остановить наступательный порыв Гвардейцев! Кричали: «Даёшь Ростов!», и мы выполнили историческую задачу. Немцы против нас бросали всё новые и новые части. Всеми силами пытались нас задержать, но не в силах были это сделать! …
С. В. Лелеко
(Из мемуаров И. Г. Барсковского «44 года на боевом посту»)
Читать полностью
