Мой первый рукопашный

Воспоминания участника Сталинградской битвы Льва Жданова

В начале 90-х годов в музей-панораму «Сталинградская битва» поступили тетра­ди очерков Льва Ивановича Жданова. Их автору на пери­од главного сражения Второй мировой войны было всего 18 лет. В предлагаемом от­рывке его очерков описыва­ется штурм высоты 206,0 юж­нее г. Богучар.

Наша атака итальянских позиций началась с пре­одоления обледенелого склона оврага. Слышу, как в воздухе густо противно ноет: «Пиу-у-у-у, пиу-у-у...». Вспотевшая спина начинает леде­неть от этих звуков. Залег на краю обрыва и как можно быстрее пополз вперед, в степь. Загребаю снег лицом, плечами, хватаю его губами. Тут же вспомнил совет помкомвзвода и «высадил» всю обойму в сторону врага - это успокаивает.

Уже вижу раненых, они копо­шатся в снегу рядом с убитыми. Некому их нести в тыл - бойцы нужны для атаки. Пули продол­жают ныть: «Пиу-у-у». Я хочу нагнать нашу атакующую цепь. Краем глаза вижу - за моей ногой вьется распустившаяся обмотка. Прилег, чтобы перекрутить, и тут же вздрогнул от оглушительного выстрела из ТТ. Это наш разъ­яренный взводный: «Вперед, гад! Пристрелю! Чья пуля вкусней?!» Я хватаю винтовку, но теряю в снегу рукавицы, на ходу вытаскиваю из шинели теплые носки и натягиваю их на руки. Впереди прямая спина взводного. Идет смело, не приги­баясь. На его поясе в такт шагам бьются чехлы с автоматными дис­ками. Накатывает воспоминание, что за грубость невольно пожелал ему шальной пули. Взводный-то в принципе прав. Его крик о пуле - один из приемов преодоления страха смерти. Да и своим бесстра­шием лейтенант вселяет отвагу в нас, бойцов.

«Смелее, смелее, Левка! - го­ворю я себе. - Ведь знаешь, что человека трудно убить! Надо попасть в сердце или в голову!» Выпускаю еще обойму в сторону противника. Целюсь левым гла­зом, правый у меня даже мушку не видит. Слышу нарастающий вой летящей мины и рядом, где шел боец, взрыв! Прямое попада­ние! Дым, летят лохмотья. Когда все осело, осталась воронка, в ней лежит нечто бесформенное. На снегу, как цветы, розовые пятна... Меня охватывает нервная дрожь, я ем почему-то горький снег... Впереди цепь наших бой­цов. Еще дальше темные зигзаги итальянских траншей. Недалеко от меня красноармеец взял вин­товку штыком вперед и побежал. Справа от меня все сильнее на­катывается: «Ура-а-а!» Из вра­жеских окопов строчит пулемет. Наш пулеметчик приседает и бьет из «Дегтярева» по этим вспыш­кам. Меня обгоняет взводный, дает короткую очередь из ППШ в итальянскую траншею и прыгает туда. Сваливаюсь за ним. Штык зацепился за что-то. Это труп. Еще один мягко спружинил под ногами. Из окопов выскакивают итальянцы в широких шинелях с поднятыми руками. Они что-то вопят. Одни падают, срезанные очередями, другие бегут от нас, прыгая через воронки, третьи несутся к нам, бросая винтовки.

Что-то с силой ударило меня по каске, я упал и опять вскочил. Я словно мчался по воздуху с бешеным воплем: «Ура-а-а!». Заколол я кого-то штыком, или он просто напарывался на тела убитых, застрелил хоть одного вражеского солдата, или пули прошли мимо, разбил ли кому голову прикладом или бил им в стенки окопа - НЕ ЗНАЮ!

Внезапно воздух наполняет­ся свистящим металлическим скрежетом... Чудовищная сила подхватывает меня и швыряет на дверь итальянского блиндажа, да так, что я влетаю в его сумрак. Там еще горит печка. Стены из ровных белых досок - где они их взяли? Разбросаны яркие бутылки со спиртным, но они меня не интересуют. Постель еще теплая - видно, хозяин недавно сбежал. Штыком осторожно от­кидываю подушку. На наволочке остались кровавые полоски - зна­чит, все-таки пырнул я кого-то. А под одеялом неожиданный сюрприз - пистолет длиной с ладонь. На ствольной коробке гравированный узор с позолотой, предохранитель мерцает рубино­вым глазком. В рукоятке - целая обойма. Красота! Вот это трофей! Выбрался из блиндажа. Тихо. Кругом ни души. Где я? Где наши? Где противник?

Оставаться здесь нельзя! Вперед!

В подсолнухах вдруг замечаю фигуру лежащего человека. Бро­саюсь к нему. Это итальянец. Рана, видно, серьезная - его лицо искажено гримасой боли и испуга - ведь у меня в руках винтовка. Он быстро причитает: «Итальяно! Итальяно!» Бронебойщик оклик­нул меня: «Кто там?» «Раненый итальянец», - отвечаю я. «Да шлепни его!» - и пошел дальше. Как это «шлепни»? Мы не в бою. Не могу убить раненого, даже вра­га. Я смотрел на него и думал: «Где я мог видеть это красивое лицо?» Вспомнил! В довоенном журнале «Юный художник» была репро­дукция с картины Караваджо «Га­далка». Там у юноши со шпагой такие же выразительные черные глаза. Показываю раненому ита­льянцу на дорогу: «Там медицина! Медицина!» Вижу в его глазах теплоту и признательность. Если сам не дойдет, могут подобрать местные. Такое бывало. Рядом в дорожной колее какая-то черная книжечка. Поднял, посмотрел - внутри изображение Мадонны с младенцем. Догадался - это мо­литвенник, очевидно, потерянный итальянцем. Машинально сунул его за пазуху - может, пригодится.

Заканчивался короткий де­кабрьский день, ставший для меня длиннее летнего... Только вечером в переполненной, на­сыщенной махорочным дымом землянке начинаю осознавать: МНЕ ПОВЕЗЛО! Не убило, не искалечило.

Лев Ларин, ведущий научный сотрудник музея-заповедника «Сталинградская битва»

"Волгоградская Правда" № 154, 22 августа 2014 г.