Духовно-нравственные ориентиры русского зарубежья

В отечественной литературе и истории утвердился смысловой ряд 3-х периодов эмиграции XX в. из России. Первый период - 1917-1922 гг. - так называемая эмиграция первой волны. 2-я и 3-я волны эмиграции - это периоды после Второй мировой войны и «застойных» 70-х-80-х годов.

Русская постреволюционная эмиграция отличается количеством и массовостью: около 2,5 млн. россиян оказались за пределами отечества. Уникальность эмиграции первой волны заключается в том, что на чужбине возникла вторая Россия - страна без территории, но со своими
политическими партиями, общественными организациями, университетами, церковными общинами и армией.

Эмиграция конца 1910-х - начала 1920-х гг. сложилась из трех разнородных слоев. Первый, самый немногочисленный, состоял в основном из дипломатов и предпринимателей - это те, кто в 1917 г. работали или жили за границей и не вернулись, надеясь пережить лихие годы. Здесь были и те, которые не смогли вернуться в Рос­сию через фронты Первой мировой войны: артисты на гастролях, русские студенты и ученые в европейских университетах и т.д. Это был материально и психоло­гически самый благополучный, но и самый незначи­тельный слой эмиграции.

Второй слой - самый многочисленный и траги­ческий: группы беженцев и белоэмигрантов, потер­певших поражение на разных фронтах Гражданской войны и покинувших родину в 1919 - 1920 гг. Только за полтора года из России уехало более миллиона че­ловек, в том числе около 60% военнослужащих, пе­реживших унижение разгрома и бегства, распад всех семейных и общественных связей. Центральное собы­тие этого периода - крымская катастрофа ноября 1920 г., когда родные берега покинули на кораблях своих и союзников сразу около 150 тыс. человек. Они уходи­ли с последнего клочка земли потерянной ими России. Здесь были представлены все социальные слои обще­ства: от крестьян и казаков до членов императорской семьи. Они уходили в Европу чаще всего без денег, без будущего, с ожесточением в сердце.

Третий слой русской эмиграции начал склады­ваться с 1920 г. из интеллигенции и гражданской об­разованной публики. Первоначально они попадали в Европу вместе с отступавшими белыми армиями че­рез Прибалтику, Польшу, Манчжурию, Турцию. Но центральным событием, которое определило психоло­гический настрой и состав этой «культурной эмигра­ции», стала высылка из СССР представителей творче­ской интеллигенции в августе - сентябре 1922 г. Бег­ство представителей этого слоя из советской России продолжалось до конца 1920-х гг., когда между СССР и старым миром опустился «железный занавес» иде­ологии. Эмигрантов, разбросанных в течение 20 сто­летия по всему миру, связало печатное слово - газеты, журналы, книги (более тысячи изданий) - один из спо­собов сохранения русской культуры на чужбине.

Но все-таки Русская Православная Церковь за ру­бежом в наибольшей степени сконцентрировала в себе все православное и национальное, и вокруг нее сплотилась значительная часть русского Зарубежья. Политические настроения русских эмигрантов распо­лагались в спектре от монархических до либеральных убеждений, полностью воспроизводя атмосферу до­октябрьских событий. Именно Церковь за рубежом смогла объединить все русские эмигрантские тече­ния. И только на чужбине начался возврат русской интеллигенции и дворянства в лоно Церкви. Поте­ряв родину, русский высший класс обрел веру.

Представители интеллектуальных кругов русской эмиграции пытались разобраться в первопричинах со­бытий, так горестно отразившихся на их судьбах. Их волновали вопросы: почему Белое движение потерпе­ло поражение; почему народная масса не приняла его лозунгов и идей.

27 ноября/10 декабря 1918 г. А.И. Деникин назна­чил протопресвитером военного и морского духовен­ства Добровольческой армии Г. Шавельского. Уже в эмиграции в 1943 году отец Георгий (Шавельский) написал «Воспоминания последнего протопресвитера Русской армии и флота», в которых назвал причины неудач Белого движения. «Если хотя бы не все, - этого никогда не бывает, - а большинство в Добровольче­ской Армии прониклось мыслью, что в ту пору нуж­но было жертвовать не только своею жизнью на поле брани, но и своими правами, преимуществами, досто­янием своим, и мечтать не о реставрации старого, а о стройке нового, отвечающего интересам не отдельных классов, а целого народа, - тогда, думается, доброволь­ческий подвиг привел бы нас к лучшим результатам».

Сменив на посту Главнокомандующего ВСЮР ге­нерала А. И. Деникина, генерал П. Н. Врангель в апре­ле 1920 г. обратился к епископу Севастопольскому Ве­ниамину (Федченкову) с просьбой принять должность управляющего военного и морского духовенства с титулом епископа армии и флота. Отец Вениамин пи­шет в своих воспоминаниях «На рубеже двух эпох» о положении Церкви в Белом движении юга следующее: «Авторитет Церкви вообще был слабый... Голос наш дальше храмовых проповедей не слышался. Да и все движение добровольцев, было патриотическим, а не религиозным. Церковь, архиереи, попы, службы, мо­лебны - все это для белых было лишь частью прошлой истории России, прошлого старого быта, неизжитой традиции и знаком антибольшевизма, протестом про­тив безбожного интернационализма...».

Религиозный подъем в Русской армии и населении Крыма начался с прибытием Курской чудотворной иконы Божией Матери, которую по просьбе барона Врангеля привезли из Сербии. Эта икона оставалась в Крыму до общей эвакуации Русской армии в ноябре 1920 г.

Отец Вениамин рассуждал о том, что Белому дви­жению по сути нечего было противопоставить боль­шевикам. «Старые привычки? Реставрацию изжитого петербургского периода русской истории и восстанов­ление «священной собственности», «Учредительное собрание» или «Земский Собор», который каким-то чудом все - все разъяснит и устроит? Нет, мы были глубоко бедны идейно. И как же при такой серости мы могли надеяться на какой-то подвиг масс, который мог бы увлечь их за нами? Чем? Я думаю, что здесь лежала одна из главнейших причин провала всего белого дви­жения - в его безыдейности».

Многие священники разделяли точку зрения отца Вениамина. Протоиерей Михаил (Прудников), слу­живший в усыпальнице о. Иоанна Кронштадтского в Иоанновском монастыре в Петрограде, когда ему в 1919 г. сказали, что Деникин уже подходит к Москве, Колчак, Юденич и Миллер - все успешно действуют, гневно ответил: «Все это ни к чему, зря только кровь проливают, ровно ничего не выйдет».

Игуменья Гефсиманскаго монастыря в Иерусали­ме Варвара (Цветкова) вспоминала о своей беседе со старцем о. Аристоклием (Амвросиевым)- будущим преподобным Аристоклием Афонским: «...Помню, как-то в разговоре о судьбе России после революции, я ему сказала, что надеюсь на Белую армию, которая тогда образовалась. «Нет, не надейся, — сказал батюшка, — потому что дух не тот». «Надо много и много пе­рестрадать и глубоко каяться всем. Только покая­ние через страдание спасет Россию».

Сам отец Вениамин написал доклад А.В. Кривошеину, возглавлявшему правительство Юга России при П. Н. Врангеле в Крыму. В нем он дал характери­стику положения, в котором оказались белые армии и часть населения России с точки зрения религиозной, моральной и народной. Он подытоживает: «...по всем этим пунктам мы не стоим на должной высоте. Народ не считает нас своими. Далее я спрашивал: можем ли мы измениться? Опыт трех лет борьбы показывает - нет! А если так, то мы должны сознаться, что спасите­лями. Родины быть не можем». Через полтора месяца части Русской армии покинули Россию и отправились в Константинополь. Там епископ Вениамин стал од­ним из главных сторонников организации самостоятельной церковной жизни русских беженцев. Оставаясь епископом армии и флота, отец Вениамин удалился в 1922 г. в монастырь Петковица (назван в честь мц. Параскевы Пятницы) близ города Шабац в Сербии. Осенью 1923 г., покинув пост епископа армии и флота, он стал викарием архиепископа Савватия в Карпатской Руси. Занимался миссионерской деятельностью, преподавал в эмигрантских учебных заведениях. Возглавлял епархии в Северной Америке. Вернулся на родину в 1948 г.

Поражение высшего общества, проявившееся в разгроме Белого движения, стало следствием его духовного поражения.

В начале 1920-х годов представители эмигрантских кругов были уверены, что власть большевиков не продержится долго. С минуты на минуту ждали падения большевистского режима, казалось, что трагический ход революционных событий - это всего лишь роковая цепь военных неудач и политических предательств.

По мере укрепления советской власти в зарубежной России происходило «отрезвление». Жизнь большин­ства эмигрантов была чрезвычайно тяжелой. Вопрос «ради чего жить?» был на повестке дня постоянно. По­степенно началось осмысление произошедшей ката­строфы. Трагические переживания многих привели к религиозной вере и православию. Тяжелый психологи­ческий надлом потерявших собственность, богатство, привилегии высшего сословия заставил его искать утешения в русской Церкви, часть представителей ко­торой также оказалась за рубежом. «Русские эмигран­ты, - писал впоследствии протопресвитер Александр Шмеман, - всегда много спорили, поэтому у них даже воспоминания о России были разными... Были люди, которые со слезами вспоминали, как они 9 января 1905 года гнали демонстрантов с Сенатской площади, и те, которые с теми же слезами умиления вспоминали, как их гнали. Но и те, и другие соединялись в наших хра­мах. И для тех, и для других, какой бы они знак ни ставили, где бы ни расставляли „плюсы” и „минусы”, в конце концов, храм был один. И тут происходило не то что идеологическое примирение (оно нам, русским, вообще противопоказано), но кончались споры, но все прикасались к тому, что несомненно».

Среди беженцев, высадившихся в ноябре 1920 г. в Константинополе, была группа архиереев Русской Православной Церкви, возглавляемая митрополитом Киевским и Галицким Антонием (Храповицким). Тог­да же иерархи приняли решение о продолжении дея­тельности прежнего Временного Высшего Церковного управления (ВРЦУ) на юге России уже за границей. В мае 1921 г. это церковное управление по приглаше­нию Сербского Патриарха Димитрия переехало из Константинополя на территорию Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев (с 1929 г. - Югославия), где к русским относились с особой благодарностью за за­щиту Сербии в годы 1-й мировой войны. 31 августа 1921 г. Архиерейский собор Сербской Православной Церкви постановил принять под свою защиту ВРЦУ с сохранением его самостоятельной юрисдикции. Фак­тически иерархам Русской Церкви были предоставле­ны автокефальные права на территории Королевства СХС. В марте 1922 г. Патриарх Тихон официально из Москвы поблагодарил сербского Патриарха Димитрия за предоставление убежища русским архиереям.

Но не все было так просто внутри самой русской зарубежной Церкви. Наиболее ярким представителем русского православия за рубежом был митрополит Евлогий (Георгиевский). «Истину православия он вы­носил долгим и тяжким жизненным опытом. В начале своей научной деятельности он был марксистом... но марксизм его пытливый ум не удовлетворил; в поис­ках Истины он пришел к идеализму, от идеализма — к христианству, от христианства — к православию, от православия — к священству».

В период работы Первого Всезаграничного цер­ковного собора в ноябре г. в Сремских Карловцах отец Евлогий оказался в числе меньшинства, выступавшего против вовлечения русской зарубежной церкви в политическую деятельность монархического толка. Эта позиция была поддержана в России Патриархом Тихо­ном, который возвел отца Евлогия в сан митрополита в январе.

(Окончание следует)

КИРА ЧИГИРИНСКАЯ, старший научный сотрудник музея-заповедника «Сталинградская битва»

«Православное слово» № 1, январь 2017 г.